– Да здравствует король! – раздался выкрик сверху, и Лабастьер с досадой узнал голос Лаана. Но толпа, словно только и ждавшая этой команды, взорвалась радостными возгласами.
Лабастьер покосился на Мариэль. Девушка выглядела несколько напряженной и как будто бы выискивала кого-то в толпе. Не успел он отвести от нее взгляд, как она встрепенулась и несмело помахала рукой. Еще миг, и к их сороконогу опустился и почтительно сложил крылья в поклоне Дент-Вайар. Соскочив с Умника, Лабастьер протянул махаону руку.
– Итак, ваш друг Лаан ничего не преувеличил? – спросил Дент-Вайар, ответив на рукопожатие, и сдержанно кивнул дочери.
– Если он сказал, что ваша дочь будет моей женой, то он сказал истинную правду, – отозвался Лабастьер. – Или у вас имеются возражения?
– Возражения? – усмехнулся махаон. – Вы шутите. Возражения у меня были тогда, когда она отправилась в дорогу с Ракши. Но даже тогда я не говорил лишнего, чтя наши законы, включая закон свободы выбора супруга. Ну, а уж теперь… Так ведь ей и было написано на роду. Ее кровный отец и мой со-муж Тиман был уверен в этом… – Дент-Вайар оглянулся на притихших односельчан и сообщил то, чего они ждали: – Все – правда.
И те, встрепенувшись, вновь завопили:
– Да здравствует король!!!
А кое-кто, слегка опережая события, кричал уже и:
– Да здравствует королева!!!
…И все же, как и следовало ожидать, самой трогательной, самой щемящей была встреча молодого короля и его невесты с жителями столицы.
Воздух родины как будто бы встревожил даже шедшего впереди Умника, и он стал заметно оживленнее и резвее. Еще час, два, и в лучах заходящего солнца сверкнул купол Золотого Храма.
– Вот мы и дома, дорогая, – сказал Лабастьер Мариэль со смешанным чувством радости и тревоги. Не случилось ли чего в столице в его отсутствие? Все ли родные живы и здоровы? Как-то встретят его избранницу мать-королева и родители махаоны? – Волноваться настал черед мне, – добавил король, и девушка ответила ему понимающей улыбкой.
Лес поредел, а затем и расступился, и Лабастьер залюбовался открывшимся видом. Вечерело, но освещенность была еще достаточной для того, чтобы виден был каждый цветовой оттенок.
Все здесь соответствовало представлениям Лабастьера о гармонии разума и природы – и листва растений, переливающаяся в спектре от лилового до светло-бирюзового, и разноцветные, но всегда мягкие тона стен жилищ с их куполами, башнями и полусферами. Ажурные каменные замки дворян и ракушечные дома простых жителей не уступали друг другу ни в красоте, ни в изяществе, а то, что первые были крупнее и выстроены из более изысканного материала, ничуть не унижало вторых, а являлось не более, чем данью традиции.
– Я не видела ничего великолепнее, – прошептала Мариэль.
– Еще увидишь, – усмехнулся Лабастьер, – когда войдешь внутрь своего дворца. Он выше всех. Вон – зеленые башенки с желтыми гребешками. Как они тебе?
– Это королевский дворец? Да, конечно же, это он. Это настоящее украшение мира… Но Золотой Храм… Я знала, что он велик, но и представить себе не могла, что он огромен до неправдоподобия… Он как будто бы растет из самого центра Безмятежной. И в него можно войти?
– Что ты, – покачал головой Лабастьер. – О том, что это не цельнолитая глыба, говорят только легенды. Ничем снаружи это не подтверждается. В его поверхности нет ни щелей, ни единого отверстия, ни малейшего признака входа.
Он остановил сороконога, чтобы дождаться остальных. Тот в нетерпении, недовольно подергивал суставчатыми лапами.
– А вон там, – указал Лабастьер, – видишь, возле дворца, розовое пятно? Это Площадь Согласия.
– Я знаю, – отозвалась Мариэль, – мне рассказывал о ней Дент-Вайар. Она покрыта розовым мхом, и на ней установлена каменная арка-звонница, а в ней – огромный гонг, которым еще Лабастьер Второй созывал всех жителей столицы на общий сход. Так?
– Да. Именно так, – улыбнулся король. – Ты не сказала только про колотушку для гонга, что висит на цепи тут же.
– Ты ударял в него когда-нибудь?
– Ни разу. Но думаю, сегодня – самое время. Мои подданные уже готовятся ко сну, но уверен, они не будут на меня в обиде.
Слева и справа от Умника остановились Ласковый и Прорва.
– Со счастливым прибытием, мой король! – радостно воскликнул Лаан и, сорвав с головы красный берет, помахал им в воздухе так, словно жители столицы уже летели навстречу искателям счастья, и он приветствует их.
Кивнув, Лабастьер посмотрел на Ракши и Тилию и прочитал на их лицах благоговение.
– Мы будем здесь жить? – недоверчиво произнесла синеглазая самка.
– Будете, – заверил Лабастьер. – И вы будете жить счастливо. Уверен, в столице вы найдете достойную вас диагональ. И любой здесь будет рад породниться с друзьями короля.
В небе зашелестели крылья, это нагнали наездников и повисли над их головами бойцы Пиррона.
– Все в сборе? – скорее констатировал, нежели спросил Лабастьер. – Что ж, двинем, друзья. Нас давно уже ждут.
Низкий раскатистый звон взбудоражил столицу. Со всех сторон сюда стали слетаться возбужденные жители. Ведь прикасаться к гонгу-на-Площади имеет право только король. А значит, Лабастьер Шестой вернулся с невестой!
Небо столицы зажглось сотнями огней. Это спешащие к Площади Согласия бабочки несли в руках праздничные факелы. Добравшись, они приземлялись на розовый мох и приветствовали монарха возгласами неподдельного ликования. Огонь факелов разогнал закатную полутьму, и Лабастьер, не прибегая к ночному зрению, вглядывался в лицах подданных, время от времени узнавая приближенных ко двору и здороваясь с ними кивком или взмахом ладони. Те, держа в свободных от факелов руках фамильные береты, неистово размахивали ими в ответ.
Но где же Суолия? Где родители-махаоны Дент-Заар и Дипт-Чейен? Лабастьер обеспокоенно оглядывался по сторонам. Задать кому-либо вопрос и расслышать ответ на него в царящем гвалте было просто невозможно. Оставалось ждать и надеяться, что сейчас-сейчас они все же появятся и заключат, наконец, своего блудного сына в горячие родительские объятия.
Но первым дождался Лаан.
– Фиам! – вскричал он и взмыл навстречу своей возлюбленной.
Лабастьер разобрал этот выкрик только по губам друга, а Мариэль и вовсе смотрела в другую сторону. Король, взяв ее за руку, указал в небо.
Кто-то из сопровождавших Фиам родственников Лаана взял у нее факел, и она со свободными руками летела к жениху. Вот они слились в объятиях в нескольких метрах от земли, и толпа взревела еще пуще прежнего.
А спустя миг бабочки расступились, образуя коридор, через который, как положено на официальных торжествах, сложив крылья, шествовали члены королевской семьи со свитой.
Не выпуская руки Мариэль, Лабастьер двинулся им навстречу, увлекая девушку за собой.
Пожилой, но так и оставшийся холостым махаон-церемониймейстер Жайер поднял сверкающий золотом жезл, и шум моментально стих. Присутствующие замерли, чтобы не только голосом, но даже шелестом крыльев или одежд не нарушить тишину и не пропустить ни единого слова, сказанного друг другу монаршими особами. Жезл не опускался.
– Сынок, – молвила королева Суолия, и улыбка разгладила морщины на ее лице. – Здравствуй, сынок. – Обращение это было вопиющим нарушением этикета, но уже следующая фраза целиком ему соответствовала: – Замок был пуст без вас, Ваше Величество.
– Счастлив видеть вас в здравии, Ваше Высочество – почтительно поклонился Лабастьер. – Я вернулся. И я привез вам дочь.
Королева испытующе оглядела молодую самку, и щеки Мариэль залил румянец. Присутствующие затаили дыхание. Чуть наклонившись, что-то произнесла королеве-матери на ухо Дипт-Чейен. Та, молча кивнув, повернула голову ко второй половине диагонали – махаону Дент-Заару. Тот так же коротко что-то бросил ей.
Королева улыбнулась и вновь перевела свой взгляд на сына.
– Ваши родители считают, что ваша способность совершать выбор делает вам честь, – сказала она и обратилась к Мариэль: – Наш дом принадлежит тебе, милая самка.