А когда мои слова немцам перевел Артур, так они еще больше увяли, только воинственный полковник стал чего-то трындеть, и Артур начал перевод в обратную сторону.
– Я полковник доблестного Вермахта и не позволю разговаривать со мной таким образом подлому унтерменшу, русской свинье, приказываю всем вам сдать оружие и признать победоносную германскую власть.
Пока Артур переводил, я молчал, а тут сразу всосал смысл речи немчика и чисто инстинктивно шарахнул немца в лицо сапогом (ногой то есть, а на ней же сапог). Правда, мысленно, в реальности не имею я права пинать это арийское быдло.
Тут в окно вижу проходящего мимо по своим делам Йигитали, стучу в окно, и парень, заметив меня, останавливается. Знаками показываю на дверь. И дверь, скрипнув, пропускает потомка Чингисхана (реально, конечно, это не так, но внешне еще как так). И по-узбекски говорю ему:
– Укам бу онасини эмагурлар хеч гапиришни хохламаяпти. Бир куркитиб куинглар чавандозлар орасига олиб бориб. Салгина булса хам акл кирсин, итваччаларга. Айникса мана бу хуппа семиз молбашарасига [569] .
При этом указываю на хера полковника.
Йигитали обучен как надо, потому, вытащив свой кривобокий меч-ятаган, взмахивает и на плохом русском (тоже спецом) говорит:
– Хади впирет сука немис, хади я тувой мама рот таптал, и твой дом, труба шатал.
Еще взмах сабли-катаны, и фуражка с высокой тульей, принадлежащая полковнику, безнадежно испорчена, как и настроение с высокомерием оберста. Потому что устрашающий клинок промелькнул в сантиметре от хера Штирмайера, то есть не от хера этого херра, а от херра, тьфу, запутался.
В напутствие говорю нашему псевдочингизиду:
– Булар бизни узига кул килар экан, бизлар иккинчи навли одам экан, укам [570] .
Йигитали не заставляет себя долго ждать и отвешивает мощного поджопника херру Штирмайеру, приговаривая:
– Ти сам у мене раб будишь немис-собака, я всю Гирманию таптат буду, ми не унтерменш, ми саветски щеловек, а кито унтерменшь, ти сичас узнаишь СУКА! Я твой мама карават шатал!
Выходим из пакгауза и направляемся к центру, ну, где ганомаг стоит, мой ночной приют, там Семенов с Прибыловым да товарищ Бусенко с Цыбиковым стоят, активно о чем-то переговариваясь, тут же стоит и Ахундов, но молчит, взгляд его устремлен, по-моему, в прошлое.
– Ну что, товарищи командиры? Какие планы?
– Товарищ капитан, все необходимые грузы уже погружены в машины и телеги, все, что не поместилось, оставляем, – докладывает Цыбиков.
– Как оставляем, зачем? Может, лучше сжечь?
– Расслабься, капитан, – говорит Семенов. – Все, что можно было, разрешили забрать полякам, само собой, классово близким, беднякам местным. Остальное Прибылов заминировал, да и людей предупредили, что будем взрывать, держитесь, мол, подальше.
– Ну, это лучше. Кстати, товарищи командиры, наш младшой поймал майора, полковника и начальника местного Абвера, как его отблагодарим за это?
– Да ты что, полковника видел, майора тоже, а абверовца где надыбали? – удивляется майор госбезопасности.
– Так мы его не дыбали, он сам объявился, притаился, сука, под видом денщика полковничьего, а Артурчик его и распознал. Артура, оказывается, данный капитан и закидывал к нам до войны.
– Так молодчага младшой, надо его к награде представить, – говорит Семенов.
– Фиг вам, товарищ майор госбезопасности, по товарищу Великову плачет трибунал, ведь он вместо выполнения приказа занялся самодеятельностью. И это есть нарушение Устава РККА. И я лично его накажу, потому что если каждый командир будет своевольничать, то немцы дойдут до Тихого океана.
– Слышь, Виталька, успокойся, не ругай парня и вообще отдай его мне, парень умен и инициативен и пригодится для диверсий. Давай я его подучу, и, когда улечу в Центр, у тя будет готовый начальник диверсионного отряда, они в связке с Выкваном таких тут дел наделают, – адвокатствует Игорь Романович.
– Ладно, черт с вами, победителей не судят, но младший лейтенант Великов, еще один раз ты будешь вольно трактовать приказ и играть в Запорожскую Сечь, или лично расстреляю, или сошлю, на фиг, в Центр. Понятно, махновый махровец?
– Так точно, товарищ капитан! – И Великов скрылся с глаз, радуясь, что легко отделался.
– Слышь, кобелина, я сейчас тебя ругать буду.
– Что? Романыч, ты это мне? Ругать? За что?
– За то, что ты кобелируешь чище мартовского кота. Чем тебя Маша не устраивала? – Семенов катит на меня моральную бочку.
– Ты про что, Маша всем хороша, и с каких пор Романыч в монахи записался, не ты ли в Гвадалахаре с анархисткой по Кармен Боабдилья романы крутил?
– Я тогда не женат был.
– Так и я не женат, и вообще, про что ты, товарищ майор?
– Как про что? Натешился, понимаешь ли, с Марией, теперь активно прыгаешь на Анну, что думаешь, ты самый умный, а вокруг глупые глухие слепцы? Уже третью ночь замечаю, как вы уединяетесь. Нет, дело, конечно, твое, законы СССР не запрещают кобелировать, но что подумает Маша, если узнает? А если твои бабы сцепятся? Это не мужики, они в уединенное место не пойдут выяснять отношения, они сразу лапами в космы лезут. И каково потом будет состояние бойцов, что они будут о своем комдиве думать?
– Романыч, тебе не понять, люблю я их обеих, причем это началось не вчера и не месяц назад, этим отношениям годы. Причем первая была Бусинка, Маша появилась потом. И каким-то образом обе оказались тут? Что мне делать? И расстаться ни с одной не могу, люблю и Маню, и Аню.
– Тогда эмигрируй в Турцию, прими ислам, вызови обеих и живи там. У нас многоженство не принято, но в любом случае приведи свои отношения в порядок. График составь, что ли, с Аней по четным дням, с Маней по нечетным, – откровенно издевается Семенов.
– Да пошел ты, – огрызаюсь я и отхожу, тут приходит помощь. Это Йигитали с еще одним парнем ведут бывшего херра оберста. У Штирмайера разорван китель, испачканы брюки и морда лица напоминает рожу хари, то есть пельмени в Забайкалье куда красивей и симметричней.
– Командир ака, немис хаммасини айтаман, айбларимни англадим деди, мана олиб келдик [571] .
– Ну что, Артур, Йигитали говорит, оберст спустился с небес на землю, обещает петь, как Нина Русланова, послушаем, или тебе Утесов больше нравится?
– Конечно, товарищ капитан, по его внешности видно, что он сейчас согласен и на Беломорканал простым каналармейцем, и рыть будет канал от Белого моря аж к Южно-Китайскому, – хвастает знанием гулаговских реалий Прибылов.
– Где находится ваша дивизия?
Немец, булькая и вздыхая, начинает отвечать, Артур переводит:
– Я только назначен командовать дивизией, командира дивизии убили русские, и меня послали его заменить, дивизия находится в районе Минска.
– Чем и где командовали до того?
– Командовал полком моторизованной дивизии во время Дюнкерка, затем был тяжело ранен при налете английской авиации, получил Железный крест и звание полковника, после временно не командовал, был на излечении. И вот теперь меня вызвали и отправили командовать 264-й легкопехотной дивизией. Но я до нее не доехал.
– Выбирайте: или расстрел, или отправим вас в тыл, в советский лагерь для военнопленных.
– У меня дети, и я хотел бы жить, пусть лагерь, тем более я в войне против СССР участия не принимал, и даже пойман на территории Польши, надеюсь, ваш суд будет ко мне справедлив.
– Хорошо, Йигитали, гони его и веди к нам абверовца, посмотрим, как он споет, надеюсь, по части пения заткнет за пояс полковника.
«Чингизид» увел полковника, а я обратился к Семенову:
– Игорь Романович, что скажешь, не слишком ли мы жестоко с фашистами?
– А ты что хотел, с врагом сантименты разводить, может, его в перины укутать, кофеями поить и холить и лелеять? Нет, ты бы его Ахундову отдал, тот бы немчика так отхолил и так отлелеял бы, что Штирмайер грешникам в аду позавидовал бы, если бы от пола обратно отскребся.